Если в стране нет креативного класса, - кердык; цель любого человека - помогать людям; ты должен отгородиться, разорвать связь с тем, что тебя научило мудрости и идти дальше, - считает режиссер Кирилл Серебренников.
Что такое «современный театр»? Каково его главное отличие от традиционного?
Молодыми режиссерами (когда-то я тоже им был) движет несогласие. Это абсолютно нормально, отрицание движет вперед любое искусство. В свое время ученики Люпы, польского режиссера, устроили перформанс, на котором вынесли гроб своего учителя — при нем, порадовали старика. Этим самым ученик максимально отдаляется от выпестовших его корней. Мне нравится общемировая практика, когда ребенок в 17-18 лет должен уйти из семьи, что-то начать заново в своей собственной жизни. В советском союзе из-за жилплощади зачастую нельзя было никуда уйти. То же самое в искусстве — ты должен отгородиться, разорвать связь с тем, что тебя научило мудрости. Новое поколение режиссеров в 2000-х старалось построить новый театр, иную эстетику театра, — а с эстетикой у нас вообще мало кто работал. Как мы относимся к тому театру, с которым находились в конфронтации? Прекрасно, потому что благодаря тому театру, — Любимова, Додина, — многие из нас пришли в искусство. Нам хотелось быть другими, по-другому говорить, про другое говорить, для других зрителей. На кастингах я месяцами искал людей — мне нужны были люди с другой органикой, с другим химическим составом. Их сложно найти, потому что матрица рождает клонов: артист у нас обязательно с поставленным голосом, при входе как будто съел палку. Хотелось некрасивых, корявых, но похожих на людей. А артисты были похожи на артистов. Молодая аудитория хотела видеть на сцене себя. Иногда люди ждут иллюзию — «возвышающий обман», а иногда — «тьмы низких истин». Тогда выбирали «тьмы», и я выбирал «тьмы».
Людей, которым это было интересно, становилось все больше, возникла целая литература под названием «новая драма», возник «Театр.док», стали появляться экспериментальные сцены… Возник другой театр. У него есть адреса, хедлайнеры, литература, идеология. И это большая победа, и даже прорыв.
-
фото: ИТАР-ТАСС
-
фото: ИТАР-ТАСС
-
фото: ИТАР-ТАСС
-
фото: ИТАР-ТАСС
-
фото: ИТАР-ТАСС
-
фото: ИТАР-ТАСС
-
фото: ИТАР-ТАСС
-
фото: ИТАР-ТАСС
-
фото: ИТАР-ТАСС
-
фото: ИТАР-ТАСС
В каких отношениях современный театр находится с традиционным: острое противостояние или сотрудничество?
Есть люди, которые новый театр ненавидят онтологически, потому что он совсем не похож на то, что было до этого. Им кажется, что если нас, представителей современного, другого театра, не будет, их жизнь улучшится. Раньше было прекрасно, а сейчас ужасно — это абсолютно детская максималистская позиция, которую разделяют только люди недалекие. Потому что есть прекрасное там и ужасное здесь, и наоборот. Некоторым очень трудно принять простую демократическую мысль, что театр, как и люди, бывает разный. Бывают натуралы и гомосексуалисты, черные и белые, умные и глупые.
И все по-своему прекрасны.
Мне очень жалко людей, которые не допускают наличие разного. Другая среда к традиционному театру никакой ненависти уже давно не испытывает, более того, рекрутирует оттуда актеров, режиссеров, — только вот обратный поток все меньше и меньше. Кто прав, а кто не прав — докажет, во-первых, история, а во-вторых, зритель. Зритель часто выбирает традиционный театр — это нормально. Он хочет чувствовать себя защищенным, подписывает договор о ненападении: мы сидим здесь, в темноте, а вы там делайте что хотите, но нас не трогайте. А зрители другого театра никогда не знают: на них что-нибудь выльют, нападут, будут смотреть в глаза… Поэтому и зрители разные, и ожидания, и хорошо — пускай будут разные. Некоторые спрашивают: что, теперь все как «Гоголь-центр» будет? Ну, во-первых, «все как "Гоголь-центр"» не получится, а во-вторых, и не надо.
Уметь признавать и уважать наличие разного не всегда просто…
В Германии у меня случилось открытие. Я очень не люблю работать с тупыми, медленными людьми. Я все время придумывал им казни в голове. В Германии я увидел, как вежливо, долго общаются с тупицами. Вот, он тупица, он работает реквизитором, он дурак. Невысокий уровень IQ. И к нему не применяются те фашистские меры, которые сидят во мне. Иначе можно сказать, что всех людей с ограниченными возможностями — в печь. Это фашизм. Дураки тоже имеют право на существование. И вот эту мысль я почерпнул у западных коллег, она меня потрясла, и я всеми силами стараюсь с этим жить. Просто у нас разные количественные показатели таких людей. Неважно.
Есть ли понятие «профессионализма» в современном театре?
Можно сказать о некоторых тревожных тенденциях, которые сегодня происходят в культуре, в искусстве, и, в том числе, в театре. Они касаются профессионализма и размывания неких профессиональных смыслов. Иногда театр начинает напоминать кружок самодеятельности: приходят молодые ребята и начинают играть в театр. Это опасная тенденция. Как раз сейчас я хочу, чтобы у артистов были голоса, чтобы они умели то, что не умеют остальные. Я ищу то, чего нет. Но это нормально. Хочется абсолютного профессионализма. Чтобы режиссером назывался не каждый человек. Хотя режиссер и должен так поступать: говорить, что я — режиссер, и начинать это доказывать. Но иногда это бездоказательно. Сейчас нужно отделить профессиональный театр от любительского, который прекрасен, необходим, но это не пересекающиеся множества. Я сейчас пытаюсь в «Гоголь-центре» отменить концепцию молодой режиссуры, потому что в какой-то момент режиссеров стало больше, чем артистов и чем мест в зрительном зале. Мы решили, что будут ставить режиссеры, которые уже могут делать то, что нам нужно по идеологии.
В Германии я увидел, как вежливо, долго общаются с тупицами. Вот, он тупица, он работает реквизитором, он дурак. Невысокий уровень IQ. И к нему не применяются те фашистские меры, которые сидят во мне
Какие новости о работе над фильмом «Чайковский»?
Фильм уже снимать не надо, столько о нем написали. Самое отвратительное — это выяснение министров культуры: гей Петр Ильич или не гей. Очень это всех волнует. Во-первых, Петр Ильич не уполномочивал их делать камин-аут. Министров об этом не просил. Его, прежде всего, волновала музыка, остальное он не хотел сделать публичным. Мы с Юрием Арабовым уже лет шесть занимаемся этим проектом, и сценарий говорит о человеке. То, что Чайковский великий композитор, знают все. Но кто расскажет о его жизни, что он делал, где он бывал? Как Пушкин «наше все» в поэзии, Чайковский — «наше все» в музыке, а какой он был? Года три назад я пошел к одному высокопоставленному чиновнику, и сказал, что хочу снимать фильм о Чайковском. Он ответил: какая отличная идея! Это же международный бренд! Потом подумал… слушай, говорит, он же гомосексуалист. И он плохо кончил.
Гомосексуалист, который плохо кончил, — вот, собственно, приговор Петру Ильичу. Вышел недавно трехтомник писем Петра Ильича, и на обложке написано: «Переписка гомосексуалиста и композитора Петра Чайковского». Вот так и написано. Это пишет не Милонов, не Мизулина… что в головах у этих людей? Я не ожидал, что такой скандал поднимет этот фильм, и что занятые люди будут решать вопросы с камин-аутом Петра Ильича. Сейчас мы взяли паузу и просто ищем деньги, на западе и в России. Я не хочу говорить об этом, это безнравственно. Человек всю жизнь от этих сплетен и слухов страдал. Что же, мы будем после его смерти делать то же самое, что делали самые мерзкие люди при его жизни?
Расскажите о проекте «Платформа — Россия».
Когда писался закон о культуре, проект на следующие годы, президентом был Медведев, была идея с инновациями… Через слово в законе были: «модернизация», «инновация». Мы очень хорошо попали под эту струю. Позже в этом же самом законе слово «инновация» заменили понятием «традиционные культурные ценности». Остальное — то же самое. И тут я понял, что могут сказать, что не надо вообще никакого другого театра. Тогда мы собрались и нашли в стране несколько центров: в Омске, Нижнем Новгороде, Красноярске, Ростове-на-Дону, Москве, Петербурге, Казани… Это, в основном, похожие на «Скороход» (иногда, государственные) площадки, где занимаются экспериментами в области музыки, театра, танца и прочее. Работают там потрясающие энтузиасты, которыми страна может гордиться: они создают продукты высочайшего уровня. Им нужна поддержка. В Красноярске в Музее имени Ленина сделали первый в России Центр современного искусства. Даже экспозицию, посвященную Ленину, тоже модернизировали так, что это стал объект современного искусства. Центр стал местом паломничества молодежи. Мы решили сделать проект, чтобы такие центры обменивались результатами своей работы, и их поддерживала публика. Мы не ждем большого количества публики. Здесь стоит оценивать качество. Именно эти люди создают интересные стартапы, что-то придумывают, — это креативный класс. Если в стране нет креативного класса, — кердык. Только труба, газ и прочее. Я — большой сторонник поддержки такого рода центров, как «Скороход» в Петербурге, «Винзавод» в Москве, Государственный центр современного искусства в Нижнем Новгороде.
Какова цель вашего искусства? Для чего вы этим занимаетесь?
Объяснений нет. Я это делаю, потому что по-другому не могу, не вижу себя. Я не уверен, что обязательно писать цель на стенке и каждый день смотреть. Как говорят буддисты, цель любого человека — помогать людям. Если говорить в этом смысле, то я помогаю другим людям, чтобы им было чуть легче, чем мне.
