Истории

Лев Лурье о том, как создавался Петербург

У Петербурга много причин быть уникальным городом, одна из них – его жители. Никто не демонстрировал такую быструю урбанизацию как Россия в ХХ веке. А столица пополнялась, в основном, за счет крестьян, а не жителей других, малых городов. Из них – крестьян-ремесленников, представителей малого бизнеса, выросли современные ленинградцы-петербуржцы. Что смешалось в этом сплаве – поведал историк, журналист и учитель Лев Лурье.

Когда я спрашиваю у своих учеников в нашей довольно-таки хорошей школе, с какого времени их предки живут в Петербурге, выясняется, что, в основном, - это правнуки тех, кто приехал в 20-е – 30-е годы. К началу ХХ века население Петербурга составляло 2,5 миллиона человек. Как мы видим, оно увеличилось в два раза, хотя другие мегаполисы за это время приросли в 5-6 раз, то есть с двух миллионов скакнули до 12-ти. Еще мы знаем, что после революции и гражданской войны население составляло всего 500 тысяч, поэтому прореху надо было зашивать, и в бывшую столицу снова потянулись люди из деревень. Только в 50-е годы прошлого века произошло важное событие: количество рождающихся в Петербурге переросло количество приезжих. А потом снова стали требоваться лимитчики, и в 80-е годы Григорий Романов открыл дорогу для ребят из азиатских республик, заманивая их в ленинградские ПТУ. К нынешним среднеазиатским мигрантам лично я не испытываю никаких негативных чувств, так как, во-первых, хорошо помню рассказы тех, кто в войну уехал в ташкентскую эвакуацию – они говорят, что Узбекистан спас их и еще сотни тысяч граждан. А во-вторых, дети Средней Азии ходят без ножей и прочего оружия, они неагрессивны, в отличие, например, от россиян-кавказцев.

Крестьяне из Ярославской, Костромской и прочих губерний, приезжая в XIX веке в Петербург на заработки, находились примерно в таком же положении, что нынешние гастарбайтеры. Правда, их тоже грела мысль о возвращении домой, где молодой крестьянин в смазанных сапогах, картузе и с гармоникой становится первым парнем на деревне. Заработок в городе не шел ни в какое сравнение с заработком в деревне, в которой, как известно, и вовсе не водилось денег, а ярмарка была событием крайне редким. Попадая в город, где шестиэтажные дома, трамваи, толпы людей на улицах, и этим людям нет до тебя никакого дела, люди испытывали те же чувства, что советские граждане, оказавшиеся в конце 80-х за границей. Правда, стоит уточнить, что количество таких людей доходило до 70% – и при этом никому не было до них дела. Их, городское большинство, старались не замечать, пока они сами о себе не напомнили в 1917 году.

Весь советский период нам внушали, что революцию в Петербурге сделал пролетариат, хотя в реальности рабочих в городе было не более 200 тысяч. Рабочий, например, фрезеровщик, был обязательно грамотен, и мог получать около 50 рублей в месяц, а если у него еще и жена работала – бюджет семьи давал возможность приличного существования. Зато мелких ремесленников и торговцев – классический малый бизнес – было около миллиона. Но их тоже грядущая революция интересовала мало.

Финские рабочие были очень похожи на наших, тоже любили выпить, правда, больше уважали спорт. У русских спортивные занятия сводились к дракам.

В основном, в Петербург ехали барщинные крестьяне из северных губерний, потому что на юге, где земля плодородна, выгодней было ее возделывать, а не бросать. И жили все такими общинами: костромичи ехали к своим, тверичи – к своим. Нижняя ступень в иерархии – мальчик, тот самый Ванька Жуков из рассказа Чехова. Если ему удавалось все выдержать и показать себя с хорошей стороны, он проходил инициацию – вроде той, что в армии, когда пряжкой лупят по заду – и переходил на следующую ступень, становился, например, младшим приказчиком или половым (в трактире). Если не удавалось – он оказывался на улице, пополнял ряды беспризорников. Все «мальчики» жили тут без родителей. Или возвращался домой в Пошехонье в звании, как сейчас бы сказали, лузера.

Хорошо зарекомендовав себя на второй ступени, бывший крестьянский паренек получал две возможности для развития. Или женился на дочери купца, или получал от общины кредит для открытия своего дела. Правда, до таких высот дорастали только 3-7% бывших «мальчиков».

С другой стороны, у рабочих вообще не было никакой социальной мобильности, и инженерами становились вовсе единицы. Их дети становились потомственными пролетариями, с очень высоким классовым самосознанием, развитым чувством солидарности – потому и стачки организовывались так легко.

Разумеется, «чистая публика» в Петербурге старалась селиться там, где поменьше крестьян, например, у Театральной площади, вдоль Невского или на Литейном. Больше всего крестьян жило на острове Голодай, в Коломне, в Нарвской части и в районе площади Александра Невского, на Рождественских (ныне Советских) улицах. Выходцы из деревень Ростова Великого всему предпочитали огородное хозяйство – прекрасные, кстати, огороды были в районе нынешней станции «Владимирская». Ярославцы держали городские трактиры. Тогда имелись две формы общественного питания – рестораны, где заправляли французы, и трактиры. Чем дальше от центра, тем больше было последних.

Другие ярославские города поставляли Петербургу строителей (Данилов), портных (Пошехонье). Портные селились в Апраксином переулке и шили не вручную, а на машинках «Зингер» - могли себе позволить. Из Тверской губернии приезжали сапожники. Из Осташково – рыбаки и рыбозаготовители. Из Старицы – матросы и ялечники. В деревне Буй Костромской области имелись специалисты только по одному делу – изготовлению картузов, но и им находилась работа. Жители города Коломна занимались только торговлей водкой. Из Калуги ехали извозчики. Селились они возле Николаевского вокзала, в районе Лиговского проспекта, Коломенской, Колокольной улиц. Уроженцев Смоленской и Новгородской областей у нас особо не ценили – в них видели только землекопов.

Отдельно стоит поговорить о нацменьшинствах. Положение в обществе определяли не национальность, а язык и вероисповедание. Из западных мигрантов наиболее широко были представлены немцы. Это были добрые чудаковатые люди вроде учителя карла Ивановича из «Детства» Толстого. Правда, в XVIII веке в Петербурге, если и были немцы, то, в основном, лифляндские. Потом подтянулись другие. Как известно, объединенной Германии тогда не существовало. Немцы жили в городе близ Казанской улицы и на Васильевском острове. Многие из них пополнили ряды квалифицированных рабочих, как и финны. Финны старались селиться где-то на Выборгской стороне. Получается, они даже от вокзала, где высадились, старались далеко не отходить. Финские рабочие были очень похожи на наших, тоже любили выпить, правда, больше уважали спорт. У русских спортивные занятия сводились к дракам.

Французы, итальянцы и шведы занимали более привилегированное положение. Потом наступил этап, когда в город устремились поляки и евреи. Поляки стремились овладевать надежными специальностями и предпочитали обучаться в Технологическом институте, а позже – в Политехническом. Селились они в районе Мариинского театра. Евреи – там, где сейчас синагога, на Троицком. Вообще, по сохранившимся церквям можно иметь довольно точное понятие, где обитала какая община. К примеру, русские старообрядцы с Севера обитали на Малой Охте (поморы-беспоповцы) и в районе Громовского кладбища (поповцы). Там как раз есть Старообрадческая улица.

Перепись населения в Петербурге проводилась каждые 10 лет, с 1869 по 1910 годы. Так собиралась статистика – кто откуда прибыл, кто где живет и чем занимается. Как и в позапрошлом веке, так и сейчас, Петербург остается четвертым по населению городом Европы.

share
print