Незримый бренд Петербурга — городская шиза. Она живет в произведениях русских классиков, артхаусных фильмах, современных молодежных трендах. Ей в той или иной степени больны все городские сталкеры. Откуда она появилась и что с собой несет, рассказал философ Александр Секацкий.
Городской сталкер или городознанец — это такой человек, который изучал город, не заучивая всевозможные факты и сведения, а просто познавал разнородные трудно сопрягаемые модусы и модальности. Для него важно знать не то, в каком году было построено то или иное здание — а где можно в этот час встретить городского сумасшедшего Васю, в каком кафе вечером по средам будет петь золотой голос Петербурга, где надо завтракать по утрам, чтобы обогатиться новыми знаниями... Я знаю такого сталкера — Аркадия Драгомощенко, вот он город знает не поверхностно, а по срезу, и этот срез как раз и включает в себя не парадную обложку, а самую обычную жизнь и жителей.
Какой бы пример привести? Ну вот идем мы с ним по центру, он говорит: сейчас откроется вид на церковь с уникальными фисташковыми куполами. Понятно, что подобных церквей нет нигде в стране. Доходим — а купола уже, оказывается выкрасили в традиционный золотой цвет. Настроение было на весь день испорчено.
Такие люди нужны городу, как был нужен миру Сократ. Мы бы их кормили, а они — раскрывали душу города. Потому что глубокое проникновение и сакральное знание — это не каждому дано. У большинства знание города складывается в виде тусклого анонимного присутствия, или товарной обложки, зависимой от конъюнктуры. Даже те, кто выходят за рамки — руфферы, диггеры, подпольные граффитисты — тоже носители лишь частных отдельных проекций.
Почему-то в понятие «культурный человек» опыт городского сталкерства как-то не включается.
Из нынешних европейских столиц самый живой город – это, пожалуй, Берлин. Там нет произвола чиновников, как нет и обязательного условия: чистота и вылизанность. Есть внутри города какие-то неподконтрольные участки, этакие городские джунгли, в которых царит настоящая жизнь. Мне кажется, это и есть действующие очаги социогенеза и антропогенеза. А мы вот не умеем их распознавать. Кстати, внешне эти очаги могут выглядеть несимпатичными, как те же африканские джунгли, где живут племена, олицетворяющие саму жизнь – со всем ее хаосом.
Петербург, как известно, умышленный город, которому пророчили вымирание. Петру Великому говорили, в частности, что если бы здесь возможно было какое-то строительство, то город поставили бы давно, ведь место действительно очень удачное. И несколько десятилетий сюда приходилось свозить умышленно людей, потому что городу постоянно угрожала депопуляция. Но потом сформировался собственный архетип петербургского жителя, собственная мифологема. Депопуляция прекратилась, жителей стало прибывать, образовался плавильный котел, в котором синтезировался принципиально иной тип горожанина, не похожего на жителя других российских городов.
Люди, которым были не рады в других местах, нашли вдруг свою обитель, свою нишу. Таких городов не так уж много: Петербург, Берлин, Сан-Франциско – если б не они, такие люди просто не выжили бы. Это в обычных городах и деревнях они – юродивые, сумасшедшие, фрики. В Петербурге все нормально – семь пар чистых, семь пар нечистых, котел принимает всех и выплавляет особую породу. Одной из особенностей поведения этой породы является то, что люди готовы идти на баррикады ради спасения чего-то дорогого нашему сердцу, даже если о существовании этого сокровища они доселе не знали.
Я несколько лет назад говорил с одним крупным смольнинским чиновником, и тот все вздыхал: как, мол, хорошо Лужкову – тогда еще он был мэром столицы. В Москве, мол, можно строить что угодно, все будут только рады, поскольку там вменяемые люди. А в Петербурге все взбунтуются, и хлопот не оберешься. Действительно, идея поддержания городского пейзажа настолько близка Петербургу, что горожане резко отвергли предложение, которое понравилось бы обитателю любого другого города: мы вам построим башню, красивую, современную, за это еще и дадим городу много денег. Но в Петербурге сильный голос имеют мертвые – с их мнением считаются, их память уважают. Достаточно вспомнить блокаду – что это, как не готовность расстаться с живыми человеческими жизнями ради сохранения символического Ленинграда-Петербурга? Три столетия Петербурга – это история торжества символизма над живыми жизнями.
Когда противостояние «Газпрома» и защитников небесной линии достигло апогея, меня несколько раз приглашали на круглые столы на телевидение. И все время они срывались, потому что вторую сторону – тех петербуржцев, которые выступали бы за строительство башни, найти не удавалось. Если они и подписали какое-то письмо, то выйти на телеэкран и повторить свое мнение перед людьми они не могли.
Допустим, Гоголь, который из всех писателей как никто другой чувствовал все инфернальное, обогатил русскую литературу рассказами о всякой малороссийской нечисти. Но приехав в Петербург, он понял, что все эти украинские черти – мелочь по сравнению с призраками шатающихся по городу сумасшедших чиновников. И горожане это чувствуют. Петербург — крупнейший шизополис мира. Он так построен, что развернут к морю, зато внутри творится неизвестно что. Люди живые, конечно, ходят, но прижимаются к стенам. Я думаю иногда: может, неслучайно, что Москва у нас отапливается несколькими ТЭЦ, а Петербург — десятками маленьких котельных, которые тоже поучаствовали в создании мира андеграунда?
Что же касается разговоров об особом пути Петербурга и о том, как подошел бы ему статус вольного города, то они, мне кажется, происходят от внутренней обиды. Вот, город не оценили как столицу, не поняли, какая это на самом деле жемчужина, вокруг которой имело бы смысл собрать города русские. И тогда надо, мол, идти другим путем, как пошли в Средневековье – Любек и Гамбург, и как сейчас развивается Сингапур. А вы, то есть жители остальных городов, сами через несколько десятилетий увидите, как были правы мы, петербуржцы.
P.S. Мой район благодарит за организацию встречи с Александром Секацким выставку «РосФото» и модератора встречи Ангелину Давыдову.
