Почему в России суды почти не выносят оправдательных приговоров? Почему для чиновников в нашей стране - одно правосудие, а для простых смертных - другое? Нужно ли нам такое количество полицейских на душу населения? На эти вопросы ответила Мария Шклярук, экс-следователь прокуратуры и СКР, а ныне – научный сотрудник Института проблем правоприменения при Европейском университете в Петербурге.
Недавно наш экс-президент Дмитрий Медведев откровенно рассказал, как он «много размышлял» о том, почему у нас в стране 97% приговоров – обвинительные. И пришел к выводу, что судьям стыдно ставить под вопрос работу следствия. Звучит комично, но в целом, мотив примерно такой. Оправдательный приговор – это пятно на всех звеньях следственной цепочки. Да, суду теоретически все равно, какое решение принять: виновен или невиновен. Но до приговора за результат бились государственный обвинитель в суде, прокурор, утверждающий обвинительное заключение, следователь, оперативники. Если процесс закончился оправданием – всем им придется отвечать.
Мало того, если рассмотреть отдельно статистику по госслужащим, то выяснится, что уголовные дела в отношении полицейского, депутата, просто работника госкомпании – с большей вероятностью могут закончиться оправданием, чем дело против, условно говоря, какого-нибудь маргинала. Избирательное право? Двойные стандарты? Не только. Просто госслужащий как человек опытный лучше знает, что шансы на оправдательный приговор у него есть. Сразу заключает соглашение с хорошим адвокатом, а не ждет, пока ему предоставят защитника по назначению. И судьи, и прокурор могут отличить хорошего адвоката от плохого.
В полиции на протяжении многих лет отмечается страшная текучка кадров. В 2007 году, когда мы специально собирали статистику Следственного комитета, средний возраст следователя был менее 30 лет, средний стаж работы – меньше года. Тем, кто удержался, первые 3-4 года кажется, что работа не хуже других, и постепенно происходит четкое разделение на своих и чужих, так что плохой «свой» все равно ближе, чем хороший «чужой». Во всяком случае, вникать в мотивы противников, тех, кто по ту сторону, нет особого желания.
Законы построены таким образом, что у следствия есть возможность допускать ошибки, лишь бы не было злоупотреблений. Полтора года может сидеть до суда обвиняемый по тяжкому преступлению, шесть месяцев – по преступлению средней тяжести, и за это время следователь должен подготовить доказательную базу, иными словами: убедиться сам и убедить других, что преступление совершил именно этот человек. На каком-то этапе дело могут прекратить, даже в суде гособвинитель может отказаться поддерживать обвинение. Но если уж не отказался – значит, добиваться обвинительного приговора будут всеми возможными путями. В Петербурге три тысячи дел ежегодно прекращаются в суде – они теоретически могли быть прекращены еще на следствии. Но их вели, тащили.
Зато неочевидные дела расследовать никто не любит. К таковым относятся, например, дела о нарушениях во время выборов. Тут даже без политического подтекста трудно было бы добиться от полиции, чтобы она приняла активное участие во вскрытии махинаций, потому что довести такие неизученные дела до суда очень сложно. Они закончатся пшиком – а виноват будет оперативник или сотрудник Следственного комитета.
На самом деле, и следователи, и оперативники – трезвые, рациональные люди. У них есть цель, они к ней стремятся. Хорошо бы, конечно, чтобы эта цель была – действительно бороться с преступностью, а не вызывать одобрение начальства. Но что поделать – систему стимулов выстроили не они, и, работая в системе, люди вынуждены подчиняться правилам.
Если изменить систему стимулов, ситуация начнет выправляться. Но как ее изменить, если ведомство постоянно раздирают внутренние конфликты? Допустим, произошел разбой на пороге дома. Если это уличный разбой - плохо для патрульно-постовой службы. Если в подъезде – плохо для участкового. Оперативнику, который будет искать злодея, все равно, где произошло преступление, но когда он поймает его, то постарается «раскрутить» на несколько эпизодов. А вот следователю это невыгодно: ему лучше расследовать десять маленьких дел, чем одно большое. За последние 10 лет страшно увеличился бумагооборот. Отчет о работе райотдела за полгода раньше занимал две страницы. Сейчас, когда требуется сдать такой же отчет, исписываешь страниц сорок. Только для того, чтобы нормально поработать в понедельник, ты должен прийти на работу в субботу и заготовить кучу бумажек.
Иногда следователь понимает, что дело, которое он ведет, «неправильное» - но также понимает, что за «саботаж» он будет уволен. Хорошо хоть, до фальсификации доказательств не опускается. У меня был случай, когда обвиняемый в суде заявил, что его подпись – поддельная, и я хорошо помню, с каким легким сердцем выслушала эти реплики, потому что подписи были настоящие, и поэтому графологической экспертизы можно было не бояться.
Что касается оперативников, то они, в полной уверенности, что воюют с преступностью, действительно могут опуститься до фальсификаций. И это не говоря уже о пытках… Может, у нас меньше распускали бы руки в полиции, если бы существовала структура, специально призванная бороться с пытками, потому что у Управления собственной безопасности это не очень-то получается. Некоторые оперативники давно уже живут по своим понятиям и искренне считают, что пытки – без смертельного исхода, конечно, вполне оправданы, если помогают в расследовании.
В России - большой штат полицейских, на которых выделяется много денег, но работает полиция неэффективно. Допустим, в Москве, в штабе, есть отдел, курирующий работу всех российских участковых, и он состоит из ста человек. Честное слово, куда правильнее было бы распределить по городам и весям сто лишних участковых, а отдел расформировать. Демилитаризация и децентрализация – вот путь, которым пошли многие страны Восточной Европы, и довольно успешно. У них в полиции все больше гражданских людей, которые, по крайней мере, могут обсуждать приказы. Правда, там и общество другое: у людей в крови принимать решения самостоятельно, в ходе собраний, даже по маленьким поводам. Не ходишь на собрания – будь готов, что твою жизнь за тебя устроят другие, а этого, конечно, никому не хочется. Так, например, живут в Германии. Попробуй там не обсуди со студентами вопрос о грядущем ремонте общежития…
С другой стороны, в Грузии начали, наоборот, с реформы полиции, а вслед за тем изменения коснулись остального общества. Скептики говорили, помнится: какие реформы? На Кавказе? Где коррупционность – в крови? Но, тем не менее, коррупция там исчезает на глазах. Малый бизнес стремительно развивается, а в коррумпированном государстве он развиваться не смог бы.
Поскольку реформа полиции от нас не зависит, можно начать с построения гражданского общества.
В материале использованы фрагменты лекции, прочитанной Марией Шклярук для будущих членов избирательных комиссий в организации «Наблюдатели Петербурга».
