У одного моего приятеля по фамилии Передера есть папа. В Пасху он приходит на кладбище, выпивает сто грамм, а потом делает так: наливает еще сто и выливает их на могилу, рисуя мокрой водкой на сухой земле православный крест.
А еще у меня есть знакомый поэт преклонных годов, который всерьез полагает, что в алкоголе великая креативная сила, а стоит только бросить пить — и он не сможет написать ни строчки.
И для папы Передеры, и для пьющего поэта, и для миллионов других в меру и не в меру химически зависимых россиян старшего поколения алкоголь всегда обладал мистическим содержанием. «Бухло» для них — это эликсир правды, а его употребление — момент истины. Алкоголь в России всегда наделялся реальной силой, ему приписываются чудодейственные свойства — отсюда все эти «на ход ноги», «за тех, кто в море», «быть добру» и тому подобные тосты-заклинания. Я всерьез полагаю, что такой формат пития — это суррогат запрещенного в советское время церковного причастия, а пьянка — перевернутая с ног на голову литургия. Братия, практикующая «мистический алкоголизм», чувствует, что силой этилового спирта (от лат. spirit — дух) она незримо спаяна воедино, все пьющие образуют мистическое тело, которое да не поколеблется. А уход в завязку — страшное предательство и вероломство.
Но в последнее время мистический алкоголизм отступает. В новых исторических условиях быть последователем этого культа не так-то просто. Законы капитализма заставляют бережно относиться к здоровью и времени. Рано или поздно мистический алкоголик начинает жить на улице и плохо пахнуть. Поэтому на смену алкоголикам старой формации приходят алкоголики новые, то есть мы.
В густом воздухе больших городов все заметнее носится какое-то чувство спиртовой усталости. Организм требует, а дух неймет. Тосты не складываются, песни не поются, кровь в жилах не играет, женщины, сколько ни выпей, все равно не все красивые. Но и бросать не хочется. Налицо кризис алкоголизма. Что делать? Сейчас скажу.
Есть у меня еще один приятель. Фамилия у него слишком известная, чтобы ее называть. Еще лет пять назад встречались минимум раз в месяц. Общались, выпивали и прекрасно себя чувствовали. Потом стали видеться все реже, а два последних года и вовсе перестали. Иногда созваниваемся или списываемся: «Надо бы встретиться» — «Да, надо бы» — и опять затишье. А недавно я поймал себя на мысли, что избегаю встречи с приятелем по одной простой причине: я понимаю, что если мы пересечемся, то обязательно напьемся, а завтра на работу, печень не железная и вообще. Я ему позвонил, честно обо всем рассказал и предложил встретиться в кофейной. В ответ я услышал громкое «га-га-га». Оказалось, что приятеля одолевают ровно такие же мысли.
В тот же день мы первый раз в жизни пообщались не за пузырем, а за чайником.
Что же это получается? Два хороших человека избегают друг друга, потому что каждый уверен, что в обществе другого обязательно придется нажраться. Хотя оба нажираться не хотят. При этом, если они встретятся, то таки нажрутся непременно. И каждый при этом будет думать, что это такая дань старому другу, который, если с ним не выпить, обидится. И вот уже два дурака выходят на шестую сотню грамм, изо всех сил изображая из себя мистических алкоголиков.
Представив себе воочию такие планы на вечер, каждый из друзей нажимает на красную кнопку мобильника, прерывая вызов абонента.
А теперь — внимание — самое смешное. Все эти два года и я, и мой приятель регулярно выпивали. В командировках, дома, на публичных мероприятиях. Без тостов, без шума и пыли, под хорошую закуску и потому, что организм требует. Не как причастие, а как продукт.
Просто за эти два года мы стали алкоголиками нового типа. Пара промилле в сутки, за ужином или на банкете с каким-нибудь лицемерным тостом. Легкий вечерний гастрономический алкоголизм. Как и все другие ценности, «бухло» в обществе потребления десакрализуется. Водка перезагружается новым смыслом. Точнее, его отсутствием. И на нашу долю выпало пережить этот болезненный процесс. И мы его переживем.
Мы с приятелем допили третий чайник зеленого чая и разошлись по домам. Выпивать. По-новому. Дмитрий Соколов-Митрич — спецкор газеты «Известия»
