Телевидение, как известно, есть опиум для народа, отвлекающий массы от классовой борьбы. Та часть ТВ, что навевает сон золотой путем рассказывания историй, делает это двумя путями.
Телевидение, как известно, есть опиум для народа, отвлекающий массы от классовой борьбы. Нарративная часть ТВ — та, что навевает сон золотой путем рассказывания историй — делает это двумя путями.
Первые истории — из красивой и, как правило, опасной жизни неких персонажей, обретающихся в достаточно отдаленном прошлом, на самом же деле — в мире натужных грез и безграмотных фантазий производителей этого мыла.
Вторые — про жизнь якобы наших современников, у которых глаза тоже туманят слезы, заливает кровь, застит блеск брюликов. И тоже сия будто бы жизнь, разумеется, ни малейшего отношения к жизни реальной не имеет — такого золотому сну не положено по самой его природе.
«Простой телезритель», которому адресован этот тренд, верит либо сказке про прошлое, либо — что сейчас параллельно его унылым обывательским будням существует вторая, противоположная реальность, куда ему ходу нет, но на которую дозволено поглядеть.
Однако постепенно пошла и утвердилась мода на 1960-е: ретро, но не слишком глубокое. Те времена хоть и отдалены от нас на целых четыре десятилетия, многие их неплохо помнят.
Что бы это значило?
Рискну предложить два объяснения.
Первое содержится в знаменитых словах Путина семилетней давности: «Если отвергать все, что было, — мы тогда должны будем согласиться, что целые поколения наших людей, наши матери и отцы прожили свою жизнь бесполезно и бессмысленно, прожили ее зря. С этим я не могу согласиться ни умом, ни сердцем».
Реставрация советской власти — с попутной ее, само собой, идеализацией — затеяна не по каким-то хитромудрым экономическим или социологическим причинам. А «по сердцу» — просто начальству, родившемуся в конце 40-х — начале 50-х, советское время больше нравится.
Эти люди реализуют вовсе не «ностальгические настроения значительной части электората», а — свои собственные индивидуальные пристрастия. Таким образом, политический вектор как минимум совпал с личным вкусом, а скорее всего, им порожден.
Алкаемая новая российская идеология нашлась сама собой — ее заменил обычный (человеческий, слишком человеческий!) рефлекс: тоска по молодости, по времени, когда все было так понятно, так просто, кожа глаже, грудь выше, волос гуще, потенция надежней.
С другой стороны, мифологизация 60-х, думаю, имеет целью как бы отодвинуть их в глубину времени. Цель эта, скорее всего, подсознательная. Тень в пьесе Шварца говорит: «Навсегда забудьте, кем я был, и помните, кем я стал».
Не было той прошлой жизни, с ее убогостью, бедностью, глупостью, отсутствием не просто элементарного комфорта, но — знания, что он вообще бывает. А если и была — то не с нами, не у нас. Мы, хозяева жизни нынешней, ели-пили, владели, пользовались, казнили и миловали — всегда! «Моя дочь в отличной школе в Англии…» — ведь так хочется добавить: «В той же, где и сама я училась».
Этот психоаналитический феномен: амбивалентная попытка соединить связь времен и одновременно ее рассечь еще ждет своих исследователей — настоящих, не чета мне.
Первые истории — из красивой и, как правило, опасной жизни неких персонажей, обретающихся в достаточно отдаленном прошлом, на самом же деле — в мире натужных грез и безграмотных фантазий производителей этого мыла.
Вторые — про жизнь якобы наших современников, у которых глаза тоже туманят слезы, заливает кровь, застит блеск брюликов. И тоже сия будто бы жизнь, разумеется, ни малейшего отношения к жизни реальной не имеет — такого золотому сну не положено по самой его природе.
«Простой телезритель», которому адресован этот тренд, верит либо сказке про прошлое, либо — что сейчас параллельно его унылым обывательским будням существует вторая, противоположная реальность, куда ему ходу нет, но на которую дозволено поглядеть.
Однако постепенно пошла и утвердилась мода на 1960-е: ретро, но не слишком глубокое. Те времена хоть и отдалены от нас на целых четыре десятилетия, многие их неплохо помнят.
Что бы это значило?
Рискну предложить два объяснения.
Первое содержится в знаменитых словах Путина семилетней давности: «Если отвергать все, что было, — мы тогда должны будем согласиться, что целые поколения наших людей, наши матери и отцы прожили свою жизнь бесполезно и бессмысленно, прожили ее зря. С этим я не могу согласиться ни умом, ни сердцем».
Реставрация советской власти — с попутной ее, само собой, идеализацией — затеяна не по каким-то хитромудрым экономическим или социологическим причинам. А «по сердцу» — просто начальству, родившемуся в конце 40-х — начале 50-х, советское время больше нравится.
Эти люди реализуют вовсе не «ностальгические настроения значительной части электората», а — свои собственные индивидуальные пристрастия. Таким образом, политический вектор как минимум совпал с личным вкусом, а скорее всего, им порожден.
Алкаемая новая российская идеология нашлась сама собой — ее заменил обычный (человеческий, слишком человеческий!) рефлекс: тоска по молодости, по времени, когда все было так понятно, так просто, кожа глаже, грудь выше, волос гуще, потенция надежней.
С другой стороны, мифологизация 60-х, думаю, имеет целью как бы отодвинуть их в глубину времени. Цель эта, скорее всего, подсознательная. Тень в пьесе Шварца говорит: «Навсегда забудьте, кем я был, и помните, кем я стал».
Не было той прошлой жизни, с ее убогостью, бедностью, глупостью, отсутствием не просто элементарного комфорта, но — знания, что он вообще бывает. А если и была — то не с нами, не у нас. Мы, хозяева жизни нынешней, ели-пили, владели, пользовались, казнили и миловали — всегда! «Моя дочь в отличной школе в Англии…» — ведь так хочется добавить: «В той же, где и сама я училась».
Этот психоаналитический феномен: амбивалентная попытка соединить связь времен и одновременно ее рассечь еще ждет своих исследователей — настоящих, не чета мне.
