Журналист и автор интеллектуальной прозы Александр Архангельский выпустил новый роман «Музей революции» – сначала только в электронном формате. Такова суть эксперимента по продаже электронных книг в России. Что изменится в художественной литературе с переходом на онлайн-носители? Как читатели выбирают одни книги и игнорируют другие? И почему писатели в России – всегда немного политики?
– Вы публикуете фрагменты нового романа «Музей революции» в интернете. Появится ли в будущем пласт литературы, предназначенный исключительно для онлайна? Как изменится система жанров? Будут ли создаваться выдающиеся произведения?
– Не может быть литературы для онлайна по одной простой причине. Литература – это связное высказывание, создающее образ мира. На каких носителях она распространяется – вопрос отдельный. Носитель влияет на строение текста. Например, если вы печатаете на машинке, как Сергей Довлатов, у вас более рубленые фразы, короткие периоды. Если пишете от руки, как Толстой, фразы длинные и витиеватые. Это вопрос стиля, но, повторю, не может быть литературы для онлайна. Только литература, живущая в онлайне или брезгующая им. Остальное – вопрос технологий, он, скорее, применим не к художественной литературе, а к познавательным или детским книгам. Такие книги носят служебный характер, в отличие от романов. Появляются книги под планшетные компьютеры с возможностью разворачивать иллюстрации, осуществлять поиск по тегам. Детская книга приобретает новые формы выхода - но это относится к иллюстрации, а не к тексту. Текст остается текстом, вокруг него напыляются образы. Это облако может быть электронным, бумажным или вообще рукописным. Например, на Западе выпускают книги с исчезающими чернилами. Пока вы читаете, краска испаряется, и это передает идею летучести времени. Меняется ли от этого роман? Нет? Это вопрос наших взаимоотношений с книгой, автором, образом.
– Последний хит продаж – эротический роман британской писательницы Э.Л. Джеймс «Пятьдесят оттенков серого», полностью разгромлен критиками. Откуда люди узнают о том, что модно читать, если не от критиков?
– Некоторая часть читателей прислушивается к литературным критикам. Но в нашей медийной ситуации критика просто убита. По большей части, публикуются развернутые аннотации на тему. Как книги становятся популярными? Прежде всего, благодаря сарафанному радио. Иногда оно запускается технологами, пиарщиками. Иногда книга попадает в ожидание обществом новых поворотов и тем. Но чего никогда не могло и не сможет сарафанное радио, – это создавать репутацию. Писатель может издаваться небольшими тиражами, но его репутация такова, что он будет издаваться долго, жить в литературе, и когда он уйдет – его произведения сохранят. Репутацию порождает критическая дискуссия. Не похвалы и не технологии, а споры серьезных критиков о серьезных книгах. Критики не способны превратить книгу в бестселлер, но дать автору поле притяжения, репутацию, которая действует очень долго, они способны. Так происходит во всем мире.
– Бывшие редакторы глянцевых журналов в одном из интервью жаловались, что в России нельзя снимать кино, заниматься литературой и журналистикой, потому что нет «культурных паттернов» – доступных всей аудитории шаблонов. А, по-Вашему, где писателю проще работать – здесь или в условных Соединенных Штатах?
– Литературой удобно заниматься за письменным столом. Точка. Где стоит письменный стол – в Америке или России, в Германии или во Франции – вопрос двадцатистепенный. Писатель действует в конкретной культурной ситуации. В одну эпоху ситуация предполагает, что нужно говорить о понятных, доступных всем вещах. И все мы аукаемся именами, которые дало советское кино или классическая литература XIX века. А бывают времена, когда образов, вокруг которых писатель может наверчивать свои тексты, нет. Это вызов. Западный писатель может жаловаться, что культурных стереотипов слишком много – пойди, пробейся сквозь них. В XIX веке с такой проблемой столкнулся Пушкин. Массовая журнальная проза тиражировала стереотипы. Вместо того, чтобы отчаиваться, он взял и написал «Повести Белкина». Так же и сейчас. Сильный писатель чувствует сопротивление эпохи и поступает как человек на доске для серфинга. Идет против волны, которая выносит его на поверхность.
– В Москве на днях громили новую выставку Марата Гельмана. Существует ли конфликт между креативным меньшинством и консервативным большинством, и кто выглядит агрессивнее?
– Все молодцы, мне кажется. Сделали все, чтобы разорвать общество и стравить друг с другом людей. Провокация, которая во второй половине 90-х – начале 2000-х в культуре была мечтой любого куратора, любого автора, любого продюсера, породила волну, которая накрывает нас по-прежнему. Мне кажется, уместный путь – это путь успокоения. Всем нужно разойтись по отдельным квартирам. Грубо говоря, музей – место, где можно ставить эстетический эксперимент. Церковь – место, где таких экспериментов ставить нельзя. Люди консервативного большинства не должны вторгаться на территорию продвинутого меньшинства, и наоборот. Это конвенция. Давайте разойдемся по своим квартирам, успокоимся, а потом подумаем, в каких формах можно заново выстроить диалог.
– Как Вы относитесь к митинговой активности ваших московских коллег, поэтов и писателей?
– Совершенно спокойно. Это глубокое продолжение старой-старой русской традиции. Писатель в ответе за все. В начале 90-х мы очень любили говорить, что, наконец, у нас будут свободная церковь, независимый парламент, открытая философия, и писатель освободится от несвойственных функций, которые он приобрел в XIX-XX веке. И что мы видим? Прошло 20 лет. Что-то не видно независимого парламента. Церковь не очень свободна. В философии не полный порядок. А писатель как был, так и остался в центре общественно-политических процессов. Мы совершаем прогулки от памятника Пушкину к памятнику Грибоедову (имеется в виду оппозиционная майская «прогулка писателей» – «МР»), и мне кажется, это многое о нас говорит.
– Напоследок дайте совет Вашим петербургским читателям.
– Читайте, что вам нравится, и не слушайте никого.
