Истории

По пути Ломоносова. Запись № 27: Норенские и Бродский

В километрах в 80 на запад от Вельска находится деревня Норенская. В 1964 году сюда был сослан на принудительные работы поэт Иосиф Бродский. Пробыл он здесь с 64-го по 65 годы.

Дождь панует в просторе нищем,
и липнут к кирзовым голенищам
бурые комья родной земли.

Иосиф Бродский, «Осень в Норенской», 1965 год

Километрах в 80 на запад от Вельска в деревне Норенская в 1964 году сюда был сослан на принудительные работы поэт Иосиф Бродский. Пробыл он здесь с 64-го по 65 годы.

Бродского осудили за тунеядство в 1964 году. С точки зрения тогдашних властей он тогда ничем не занимался, а значит — совершал преступление. Известен диалог Бродского и судьи:

Судья: А вообще какая ваша специальность?
Бродский: Поэт, поэт-переводчик.
Судья: А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?
Бродский: Никто. А кто причислил меня к роду человеческому?
Судья: А вы учились этому?
Бродский: Чему?
Судья: Чтобы быть поэтом? Не пытались кончить вуз, где готовят… где учат…
Бродский: Я не думал… я не думал, что это даётся образованием.
Судья: А чем же?
Бродский: Я думаю, это… от Бога…

Дорога в Норенскую довольно паршивая. Вообще такое ощущение, что в Архангельской области все дороги такие, кроме федеральной трассы М8 – она близка к идеальной.

По пути встретились подряд две деревни: Ельциновская и село Ленино-Ульяновское.

А еще в селе Никифорово – заброшенная и полуразрушенная то ли церковь, то ли часовня. Высоченная деревянная. Внутри остались полы, какие-то детали. Двери открыты – можно зайти посмотреть.

Ближе к Норенской уже начинается асфальт.

Дом в Норенской, где, если верить табличке на стене, жил Бродский. На самом деле он здесь был просто прописан и останавливался в этой избе совсем ненадолго.

В самой Норенской пара десятков домов. В основном добротные северные, с зимней и летней избами. И почти все стоят заколоченные. Ну и еще те, в которые приезжают летом дачники. Живут постоянно сейчас только в двух домах.
Хозяев уже, конечно, замучили расспросами про Бродского.

Валентина и Афанасий Пестеревы.

Афанасий Пестерев говорит про него: «мне он как-то даром. Как поэта не уважаю. Мне ближе Есенин. На его имени (Бродского) привязались. Про остальных забыли. Там (в стихах) такая нескладуха». Жена Афанасия Валентина говорит: «Я его (Бродского) и знать не знаю. Читала где-то его стихи – трудные». «Из Питера против деревни Норенская, конечно, ему не так… Вон в Заполярье людей ссылали, а мы добровольно там прожили 30 лет. И ничего, и не жалимся. Хорошо там было».

Главное настроение: «Его сюда сослали, а мы тут живем».

Оставшиеся здесь Пестеревы мало интересовались тунеядцем Бродским. Знают, что работал чернорабочим в совхозе. Почти все «деревенские, что знали его, умерли».

«В деревне не было пустых домов. А сейчас видите, что творится… Деревни-то все пропадают. Заросли… Жалко. Родную матушку. Все это вот гадим. Пошло вон: и елки. Трава неизвестно какая. Скотины никакой нет, детей».

Те, кто застал Бродского в период его ссылки, остались в райцентре Коноше за 20 километров от Норенской. Это «поселок городского типа»: дома в основном современные, советского времени, как-то без души построены.

Коношский журналист Сергей Конин сам с «тунеядцем» знаком не был, но заинтересовался его жизнью в этих краях и написал книгу «Коношане и Бродский»: много лет собирал рассказы общавшихся с поэтом. Краеведческую книгу о ленинградском поэте приятно читать: тут и сам Бродский, его поведение, высказывания, и портреты местных жителей.
Автор, никого не обижая, прекрасно описывает маленький мирок.

Бродскому, конечно, было тяжело в деревне, но как говорит он сам: «мне гораздо легче было общаться с населением этой деревни, нежели с большинством своих друзей и знакомых в родном городе… Когда я там вставал с рассветом и рано утром, часов в шесть, шел за нарядом в правление, то понимал, что в этот же самый час по всей, что называется, великой земле русской происходит то же самое: народ идет на работу. И я по праву ощущал свою принадлежность к этому народу. И это было колоссальное ощущение… люди там, в деревне, колоссально добрые и умные». Это уже из книги С. Волкова «Беседы запросто».

Эту картину нарисовал Сергей Конин. Здесь изображены его мать и родственники.

Конин подсказал нам, с кем можно поговорить в Коноше. Мы встретились с Анной Гашевой. Она работала в 1964 году в комбинате бытового обслуживания. Здесь же начальник Милютин давал подработку Бродскому – поэт был внештатным фотографом: ездил по району – фотографировал жителей. Ему вообще старались помогать, думали, что он бедный сосланный. Потом узнали, что Бродскому постоянно привозили богатые гостинцы друзья из Ленинграда. Анна постоянно уговаривала поэта вступить в профсоюз. А он: «Я свободный человек. Не хочу никуда вступать».

Вообще Бродского называли рак-отшельник: много ни с кем не общался, только с Владимиром Черномордиком. А когда уезжал, пришел попрощаться: «Хватит, пожил у вас».

Анна Гашева.

Ну, и напоследок — несколько стихотворений Бродского, написанных в Норенской, и где так или иначе описывается местная жизнь и местные пейзажи.

Осень в Норенской

Мы возвращаемся с поля. Ветер
гремит перевернутыми колоколами вёдер,
коверкает голые прутья ветел,
бросает землю на валуны.
Лошади бьются среди оглобель
черными корзинами вздутых рёбер,
обращают оскаленный профиль
к ржавому зубью бороны.

Ветер сучит замерзший щавель,
пучит платки и косынки, шарит
в льняных подолах старух, превращает
их в тряпичные кочаны.
Харкая, кашляя, глядя долу,
словно ножницами по подолу,
бабы стригут сапогами к дому,
рвутся на свои топчаны.

В складках мелькают резинки ножниц.
Зрачки слезятся виденьем рожиц,
гонимых ветром в глаза колхозниц,
как ливень гонит подобья лиц
в голые стёкла. Под боронами
борозды разбегаются пред валунами.
Ветер расшвыривает над волнами
рыхлого поля кулигу птиц.

Эти виденья - последний признак
внутренней жизни, которой близок
всякий возникший снаружи призрак,
если его не спугнет вконец
благовест ступицы, лязг тележный,
вниз головой в колее колесной
перевернувшийся мир телесный,
реющий в тучах живой скворец.

Небо темней; не глаза, но грабли
первыми видят сырые кровли,
вырисовывающиеся на гребне
холма - вернее, бугра вдали.
Три версты еще будет с лишним.
Дождь панует в просторе нищем,
и липнут к кирзовым голенищам
бурые комья родной земли.

***
М. Б.

Деревья в моем окне, в деревянном окне,
деревню после дождя вдвойне
окружают посредством луж
караулом усиленным мертвых душ.

Нет под ними земли - но листва в небесах,
и свое отраженье в твоих глазах,
приготовившись мысленно к дележу,
я, как новый Чичиков, нахожу.

Мой перевернутый лес, воздавая вполне
должное мне, вовне шарит рукой на дне.

Лодка, плывущая посуху, подскакивает на волне.
В деревянном окне деревьев больше вдвойне.
Орфей и Артемида
Наступила зима. Песнопевец,
не сошедший с ума, не умолкший,
видит след на тропинке волчий
и, как дятел-краснодеревец,
забирается на сосну,
чтоб расширить свой кругозор,
разглядев получше узор,
оттеняющий белизну.

Россыпь следов снега'
на холмах испещрила, будто
в постели красавицы утро
рассыпало жемчуга.
Среди полей и дорог
перепутались нити.
Не по плечу Артемиде
их собрать в бугорок.

В скобки берет зима
жизнь. Ветвей бахрома
взгляд за собой влечет.
Новый Орфей за счет
притаившихся тварей,
обрывая большой календарь,
сокращая словарь,
пополняет свой бестиарий.

Передача "По пути Ломоносова" на радио "Милицейская волна":

 

share
print