Вообще, это о Довлатове. Но сначала о Хемингуэе. Сейчас поймете почему. Он родился под Чикаго и с ранних лет ненавидел чванливую атмосферу городка Оак Парк. Закончив школу, сбежал оттуда, чтобы никогда не возвращаться, и за всю жизнь не сказал про Оак Парк ни одного доброго слова.
Я недолго жила по соседству с его домом и каждый день наблюдала толпы туристов – там сделали музей. Не знаю, рассказывали ли экскурсоводы, как писатель тяготился этим местом, или просто показывали фотографии пухлого младенца. Но для себя я решила – из почтения к классику ноги моей там не будет.
Интересно, как бы отреагировал Довлатов на идею открыть его музей? Думаю, ему это в горячечном бреду бы не привиделось. «Так всегда и получается. Сперва угробят человека, а потом начинают разыскивать его личные вещи», – написал он 30 лет назад, не подозревая, что в связи с 20-летием его смерти такая перспектива будет обсуждаться всерьез. «Вопросы музеефикации дома в деревне Березино обсудили с представителями администрации Псковской области» – из сводки новостей.
Чтобы было понятнее, что собираются мумифицировать, цитата из «Заповедника»:
«Дом Михал Иваныча производил страшное впечатление. На фоне облаков чернела покосившаяся антенна. Крыша местами провалилась, оголив неровные темные балки (...) Треснувшие стекла – заклеены газетной бумагой. Из бесчисленных щелей торчала грязная пакля. В комнате хозяина стоял запах прокисшей еды. …В раковине с черными кругами отбитой эмали плавали макароны».
Чиновники, конечно, что хочешь музеефицируют. Они уже «реставрировали» Довлатова, когда запустили рекламу, как надо любить наш город. Стенды в метро обклеили цитатой: «Сочетание воды и камня порождает здесь особую, величественную атмосферу. В подобной обстановке трудно быть лентяем». И опустили то, что было после запятой: «но мне это удавалось».
Так будет и с домом в Пушкинских Горах, где Довлатов работал экскурсоводом. Он как в воду глядел: «У Пушкина тоже были долги и неважные отношения с государством (…) Не говоря о тяжелом характере... И ничего. Открыли заповедник.
Экскурсоводов – сорок человек. И все безумно любят Пушкина».
Конечно, в хибаре Михаила Ивановича можно сделать евроремонт и «выкроить» цитаты так, что они станут абсолютно политкорректными. Мы получим еще одного бронзового классика и такую же мертвечину, как (уж пусть простят меня пушкиноведы) в залах Михайловского. Мебель есть, чернильницы есть, перья есть, а Пушкина нет.
Но даже если музеефицировать грязную раковину и навалить в нее макароны, там не будет ни Михаила Ивановича, ни самого Довлатова. «Эх, плывут муды да на глыбкой воды» не реставрируется. А из живых фраз, которыми сегодня разговаривают тысячи людей, даже не подозревая, что они довлатовские, получатся экспонаты. (На днях слышала, как два вполне цивильных мужика обсуждали чью-то даму. «Она медленно ходит, а главное – ежедневно жрет!» – прозвучало как приговор.)
Кроме того, Довлатов был очень высокого роста, и даже если мы впихнемся в его развалюху, все равно не почувствуем себя так, как он.
