Я давно слышала, что тюрьмы для несовершеннолетних – самые страшные. Потому что у преступников-подростков ещё не сформированы так называемые понятия, и в головах у них – беспредел. Так что ехать к Колпинскую колонию для несовершеннолетних было страшновато.
Тем более, что я должна была выступить в роли учителя. Вернее, не учителя, а редактора, потому что ехали мы делать вместе с заключёнными газету. Ехали вчетвером: автор идеи, глава Института региональной прессы Анна Шароградская, секретарь Инга Шульга и мы с Пашей Румянцевым, два студента.
В комнате воспитательной работы с телевизором, где термометр никогда не показывал больше + 13, мы собирались с ребятами четыре раза.
На стене висел стенд «УгАлок правовых знаний», на другой – фотообои, в углу - стеллаж с книгами, мягкими игрушками и иконами. Мы соорудили из парт «круглый стол» и начали общаться.
Лет ребятам было от шестнадцати до девятнадцати. Сначала парни не понимали, чего от них хотят и, главное, что им за это будет. Сказали, что каждый день у них строго расписан: работа, затем школа или ПТУ, свободного времени – два часа перед сном. Сначала казалось, мы так от них ничего и не добьёмся, ничего не напишут.
На третьей встрече удалось наладить разговор. Удивительно, насколько они оказались открытыми. Не позволяли себе материться в нашем присутствии, а когда стали рассказывать, что значит быть «опущенным», один заметил: «Нет, ну мы просто называем вещи своими именами. Я заметил: когда вольным людям рассказываешь, самому даже неприятно, а между собой – все понятно».
Я сидела и смотрела на них: нормальные ребята… Многие росли без отцов, в их стихах часто упоминается мама.
Но чем больше я их узнавала, тем сложнее становилось мое отношение к ним: кто-то был осужден за кражу, кто-то за угон, а кто-то – и за преступление хуже…
Открывались жутковатые биографии: переезд из пригорода в город, мать-одиночка, новые приятели-шпана, амфетамин, и поехало: стал вытаскивать магнитолы из машин, а потом «договорился с мужиками на разборке: 15 000 рублей за Ладу 2109 или 2110».
Так и написаны эти тексты: просто, откровенно: «Я понял, что попал в жопу, и попытался взяться за ум: пошел в местную школу, уже получил профессию «маляр-штукатур». Готовлюсь уйти по условно-досрочному освобождению…»
«Колония и должна быть таким ужесточенным местом, здесь не должно быть расслабухи…» - это, по-моему, самое страшное: воспринимать зло как нечто неизбежное.
«Если бы я в первый раз посидел в СИЗО до суда три-четыре месяца, а потом вышел на волю, то не стал бы заниматься преступной деятельностью: я боялся бы снова сюда попасть», - эта фраза, сказала Анна Аркадьевна, заставила ее по-новому посмотреть на систему исполнения наказаний.
«Я уже не представляю себе, как можно жить на воле, я привык к тому, что встаешь утром – тебе нужно идти на учебу, начинается обычная рутина. А на воле что я буду делать?» - по статистике большинство малолетних заключенных снова попадают в тюрьму. Как выбраться из порочного круга, тем более, что угонщик заработает куда больше штукатура? Что сдержит их, кроме страха сесть снова?
На первой встрече мы спросили арестантов, хотели бы они попробовать взять интервью у начальства или друг у друга? И тогда один из них сказал: «Я хотел бы спросить директора колонии, сколько он совершил преступлений сам».
Очень сложно доказать им, что жизнь – не сплошная тюрьма.
