Сегодня 27 января 2016 года 72- я годовщина снятия фашистской блокады вокруг Ленинграда. В этом году музеи представляют новые проекты посвященные блокаде, но главное событие — это выход в свет книги дневников Ольги Берггольц. Небольшие выдержки из них, дающие понять атмосферу блокады, мы опубликовали сегодня.
В этом году у Смольного не нашлось денег на единовременной выплаты блокадникам к празднику, кризис. Подарки поручено организовать местным властям – районным администрациям, муниципальным образованиям. По данным комитета по социальной политике на начало 2016 года, в Петербурге проживают 111 тысяч блокадников, из них 10,4 тысячи награждены медалью «За оборону Ленинграда» и более 100 тысяч - знаком «Жителю блокадного Ленинграда».
Сегодня традиционное возложение цветов – рано утром к памятной надписи на Невском, 14 «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна», ко всем блокадным могилам на городских кладбищах. А в фейсбуке друзья выкладывают фотографии свидетельств семейной памяти – пожелтевших писем, фото близких или просто вещей, которые пережили с их хозяевами холод и мрак блокадной квартиры, а теперь хранятся, как реликвии.
Музей обороны и блокады Ленинграда идет в Интернет
Среди множества событий, традиционно приуроченных к праздничной дате – концертов, акции «Свеча Памяти» перед Аничковым дворцом, экскурсии на блокадном трамвае, салюта, сегодня состоится еще одно важнейшее событие – Музей обороны и блокады Ленинграда представит свой новый проект «Говорим о блокаде» на новом сайте музея.
Вход для всех желающих свободный, начало в 17 часов. «Для слова - правдивого слова о Ленинграде - еще, видимо, не пришло время... Придет ли оно вообще?», - писала Ольга Берггольц. Еще одним шагом к этому правдивому слову стал проект музея.
Новый сетевой портал Музея обороны и блокады Ленинграда обращён к тем, кто ищет информацию о блокаде – в городе и его окрестностях, в книгах и рукописях, в интернет-ресурсах, документальных и художественных фильмах. Как пояснила автор проекта заместитель директора Музея обороны и блокады Ленинграда Милена Третьякова, суть концепции нового ресурса – в объединении всех имеющихся материалов, связанных с блокадой, в актуализации истории блокады и Ленинградской битвы.
Партнёрами проекта являются городские музеи, архивы и библиотеки, школьные музеи и библиотеки, виртуальные проекты («Подвиг народа» и «Голоса блокады»); музей всегда открыт для новых партнёрств. На сайте впервые можно будет увидеть все городские места памяти – интерактивную карту с обозначением памятников и мемориалов, музеев Петербурга и области, связанных с памятью о блокаде Ленинграда и о Ленинградской битве.
Каждый объект имеет краткую аннотацию. На страницах музеев размещена информация о времени работы и условиях посещения, ссылка на официальный сайт музея, даны сведения о выставках, экскурсиях и программах, посвященных теме блокады. Карта будет пополняться новыми объектами и инструментами навигации. К интерактивной карте музея со временем планируется привязать память о событиях военного времени. Объем мемуарной информации, аккумулированный фондами музея, позволяет рассчитывать, что объектом на карте сможет стать и личная память о блокаде: отдельные воспоминания о блокадных реалиях, о встречах и переживаниях.
Культуролог Анна Раппопорт подготовила раздел «Узнать о блокаде». Он создан для учителей, планирующих экскурсию или занятие, посвященное блокаде и содержит информацию, предоставленную музеями и библиотеками Петербурга, о выставках, постоянных экспозициях, экскурсиях и занятиях, посвященных блокаде. Рубрики этого раздела «Городские путешествия» и «Уроки в классе» включают авторские материалы, подготовленные школьными педагогами и музейными сотрудниками для уроков и классных часов, самостоятельных экскурсий по городу.
А «Энциклопедия блокады» содержит краткие тематические статьи, определяющие основные реалии блокадного быта, боевые операции, материалы, представляющие героев и руководителей Ленинградской битвы, жителей блокадного Ленинграда – авторов блокадных дневников, поэтов и художников, деятелей культуры. Представленные в рубрике аннотированные ссылки на интернет-ресурсы, книги и фильмы блокадной тематики, ссылки на архивы и организации защищены авторским правом, что позволяет музею официально размещать их в свободном доступе.
О милосердии и любви в блокадной повседневности
В Музее оборонный и блокады Ленинграда, а потом и в Музее Анны Ахматовой в Фонтанном Доме накануне праздничных дат была представлена книга, изданная издательством «Вита Нова» и Российским государственным архивом литературы и искусства (РГАЛИ) – полный блокадный дневник Ольги Берггольц. Дневник проиллюстрирован рисунками блокадных художников из собрания музея «А музы не молчали» (директор музея Ольга Прутт).
Текст дневника комментирован двумя учеными: историком литературы, писателем Натальей Громовой (Москва) и петербургским историком ленинградской блокады Александром Романовым. Издание сопровождают статьи Татьяны Горяевой, директора РГАЛИ, и Натальи Стрижковой, ответственного составителя книги. В 1976 архив Ольги Берггольц был продан ее сестрой, Марией Федоровной Берггольц, в Москву, в ЦГАЛИ СССР (теперь РГАЛИ). Судьба этого архива решалась на уровне Совета министров РСФСР. В итоге дневники Ольги Берггольц были признаны «документом, который может быть использован как в ущерб автору, так и государству». Архив был закрыт. Позже доступ к нему был закрыт по пожеланию наследников.
«Книга, вышедшая в издательстве «Вита Нова», позволяет не только увидеть одну из величайших трагедий мировой истории – ленинградскую блокаду – глазами Ольги Берггольц, но и понять истинный масштаб личности самой Берггольц, масштаб ее гражданского бесстрашия», - говорит соредактор издания Наталия Соколовская.
«Будь я проклята, если не напишу правду о Ленинграде», – говорила Берггольц. И вот спустя семь десятилетий эта правда открыта и продолжает открываться нам. И не только в дневниках Берггольц, но и во множестве других свидетельств, в книгах недавно ушедшего из жизни историка Сергея Ярова «Блокадная этика», «Блокадная повседневность».
«Вся блокадная повседневность свинцовой тяжестью втаптывала человека в грязь - как здесь быть готовым к милосердию и любви? И было сочувствие - у изголовья тех, кто умирал, мы видим их родных и друзей, если они еще были живы. И было милосердие - хлеб, оставленный для себя, оказывался в протянутой руке ребенка. И было еще одно чувство - это боль», - писал Яров в послесловии к одной из своих книг. Теперь мы можем прочитать об этом страшном опыте сопротивления и попытках оставаться людьми в нечеловеческих условиях.
Вот несколько выдержек из дневниковых записей Ольги Берггольц:
18/VIII-41
…Эвакуация в разгаре (увы, видимо, запоздалая!) — вывозят детей, женщин, кинофабрику; из Детского Cела — скотину и т. д. Женщины не хотят ехать, — многие, боятся смерти в дороге…
Я никуда не уеду из Ленинграда, разве только в последнюю минуту, — с Армией! По партийной линии — никаких указаний. Видимо, «актив» удерет, а нас оставят. Ну, и что ж. «Мы должны управлять государством, и мы будем им управлять», — кому же, кроме нас, защищать народ?
22 августа <1941 г.>
Ровно два месяца войны. …Мы были к ней абсолютно не готовы, — правительство обманывало нас относительно нашей «оборонной мощи». За восемь лет Гитлер сумел подготовиться к войне лучше, чем мы за 24 года.
2/IX–41
Сегодня моего папу вызвали в управление НКВД в 12 час<ов> дня и предложили в шесть часов вечера выехать из Ленинграда. Папа — военный хирург, верой и правдой отслужил Сов<етской> Власти 24 года… Видимо, НКВД просто не понравилась его фамилия — это без всякой иронии.
На старости лет человеку, честнейшим образом лечившему народ, НУЖНОМУ для обороны человеку наплевали в морду и выгоняют из города, где он родился, неизвестно куда.
Собственно говоря, отправляют на смерть. «Покинуть Ленинград!» Да как же его покинешь, когда он кругом обложен, когда перерезаны все пути!..
22/IX — <41 г.> — три месяца войны.
Боже мой, боже мой! Я не знаю — чего во мне больше — ненависти к немцам или раздражения, бешеного, щемящего, смешанного с дикой жалостью, — к нашему правительству. Этак обосраться! Почти вся Украина у немцев, — наша сталь, наш уголь, наши люди, люди!.. А м. б., именно люди-то и подвели? М. б. именно люди-то только и делали, что соблюдали видимость? Мы все последние годы занимались больше всего тем, что соблюдали видимость. Может быть, мы так позорно воюем не только потому, что у нас не хватает техники (но почему, почему, чорт возьми, не хватает, должно было хватать, мы жертвовали во имя ее всем!), не только потому, что душит неорганизованность, везде мертвечина, везде Шумиловы, Махановы, — кадры <помёта?> 37–38 года, — но и потому, что люди задолго до войны устали, перестали верить, узнали, что им не за что бороться?
О, как я боялась именно этого! Та дикая ложь, которая меня лично душила, как писателя, была ведь страшна мне не только потому, что МНЕ душу запечатывали, а еще и потому, что я видела, к чему это ведет, как растет пропасть между народом и государством, как все дальше и дальше расходятся две жизни — настоящая и официальная.
…Восемнадцатого город обстреливал немец из дальнобойных орудий, было много жертв и разрушений, в центре города, невдалеке от нашего дома. Об этом молчат, об этом не пишут, об этом («образно») даже мне не разрешили сказать в стихах. Зачем мы лжем даже перед гибелью?
24/IX–41
Зашла к Ахматовой, она живет у дворника (убитого артснарядом на ул<ице> Желябова) в подвале, в темном-темном уголку прихожей, вонючем таком, совершенно достоевщицком, на досках, находящих друг на друга, - матрасишко, на краю, закутанная в платок, с ввалившимися глазами – Анна Ахматова, муза плача, гордость русской поэзии – неповторимый, большой, сияющий Поэт. Она почти голодает, больная, испуганная.
А товарищ Шумилов сидит в Смольном в бронированном удобном бомбоубежище и занимается тем, что даже сейчас, в трагический такой момент, не дает людям вымолвить живого, нужного, как хлеб, слова…
…Она сидит в кромешной тьме, даже читать не может, сидит, как в камере смертников. …И так хорошо сказала: «Я ненавижу, я ненавижу Гитлера, я ненавижу Сталина, я ненавижу тех, кто кидает бомбы на Ленинград и на Берлин, всех, кто ведет эту войну, позорную, страшную…» О, верно, верно! Единственная правильная агитация была бы: «Братайтесь! Долой Гитлера, Сталина, Черчилля, долой правительства, мы не будем больше воевать, не надо ни Германии, ни России, трудящиеся расселятся, устроятся, не надо ни родин, ни правительств – сами, сами будем жить…»
…Я уже столько налгала, столько наошибалась, что этого ничем не искупить и не исправить. А хотела-то только лучшего. Но закричать: «Братайтесь» – невозможно. Значит – что же? Надо отбиться от немцев. Надо уничтожить фашизм, надо, чтоб кончилась война, и потом у себя все изменить. Как?
…Надо выжить, и написать обо всем этом книгу…
…Нет, нет…Надо что-то придумать. Надо перестать писать (лгать, потому что все, что за войну - ложь) ...надо пойти в госпиталь… Помочь солдату помочиться гораздо полезнее, чем писать ростопчинские афишки…
14.Х. 41
…И как ни злюсь, как ни презираю я наше правительство, — господи, я же русская, я ненавижу фашизм еще больше, во всех его формах, — я жажду его уничтожения — вместе с уничтожением его советской редакции, я за ленинскую советскую власть. Мы выдержим. И метроном, и голод (а он все ощутимее!), мы все выдержим, только не погибай, не погибай русский народ. Только не гитлеровская механическая тирания. Только бы мир, победа, а там разберемся.
20/XII–41
…О, какая гнусная бюрократия всплыла сейчас наверх, как же она дополнительно к фашистам мучит и тиранит нас! У нас дома лопнули трубы, и жить в нем нельзя будет всю зиму, — и все только из-за того, что какой-то идиот-вождь отдал распоряжение прекратить топку жилого фонда, когда немцы напирали на Волховстрой. За неск<олько> дней без топки 70 % жилого фонда вышло из строя. Теперь, если мы не уедем, мы на всю зиму лишены жилища.
8/II–42
Папу держали вчера в НКВД до 12 час<ов>. …В мертвом городе вертится мертвая машина и когтит и без того измученных и несчастных людей…
…Власть в руках у обидчиков. Как их повылезало, как они распоясались во время войны, и как они мучительно отвратительны на фоне бездонной людской, всенародной, человеческой трагедии.
Видимо, рассчитывая на скорое снятие блокады и награждения в связи с этим, — почтенное учреждение торопится обеспечить материал для орденов, — «и мы пахали!». О, мразь, мразь!
1 марта 1942 г. Москва.
Здесь все чужие и противные люди. О Ленинграде все скрывалось, о нем не знали правды так же, как об ежовской тюрьме. Я рассказываю им о нем, как когда-то говорила о тюрьме — неудержимо, с тупым, посторонним удивлением. …Трубя о нашем мужестве, они скрывают от народа правду о нас. Мы изолированы, мы выступаем в ролях [<1 сл. нрзб.>] «героев» a la «Светлый путь»…
25/III–42
Сегодня была на приеме у Поликарпова — председателя ЦРК. Остался очень неприятный осадок. Я нехорошо с ним говорила, я робко говорила, а — наверное, надо было говорить нагло. Я просила отправить посылку с продовольствием на наш Радиокомитет. Холеный чиновник, явно тяготясь моим присутствием, говорил вонючие прописные истины, что «ленинградцы сами возражают против этих посылок» (это Жданов — «ленинградцы!»), что «государство знает, кому помогать», и т. п. муру. О, Иудушки Головлевы!..
11/IV–42
…Сегодня был вечер в клубе НКВД. Читала «Февральский дневник» — очень хлопали, так что пришлось еще прочитать «Письмо на Каму», — тоже хорошо приняли. Что ж, среди них тоже, наверное, есть люди, а в общем, какие они хамы, какими «хозяевами жизни» держатся — просто противно. Но к этому надо относиться спокойно.
17/VI-42
За 14/VI в «Красной звезде» — прекраснейший фельетон Эренбурга о Париже. …О, дикое, страшное, позорное и прекрасное наше время! Неужели ты не принесешь людям хотя бы долгого отдохновения, если не прозрения? И как я рада, что дни июля 1940 года, когда немецкие танки на нашем бензине шли на Париж, я всей душой протестовала против этого, ощущая гибель Парижа, как гибель какой-то большой части своей души, как наш позор – нашу моральную гибель…
