Профессор Питтсбургского университета рассказал «МР», почему русская литература для американцев – запретный плод, и как президент может стать почти литературным персонажем.
«МР»: Есть мнение, что классическая литература уже не актуальна и не может быть интересна молодежи. Что вы думаете об этом?
Платт: Я — литературовед, я посвятил всю жизнь русской литературе, и для меня литературная эстетика всегда актуальна. Но проблема, о которой вы говорите, есть и у нас в Америке. Кто-то считает, что изучение гуманитарных наук сегодня отнимает слишком много времени у молодежи, и куда лучше было бы потратить это время на подготовку к «настоящим» профессиям, которые требуют каких-то технических знаний. По этой причине все время сокращают кафедры, и славистские в том числе.
Достоевский — мировой писатель. На самом деле это он — «национальный писатель» России, поскольку эта литературная институция всегда ориентируется на внешний взгляд. Самый известный его роман на Западе — «Преступление и наказание». В детстве я начал читать классику именно с Достоевского, я читал этот роман много раз, как и многие другие американские подростки.
По-моему, это большая ошибка. Я могу привести множество аргументов в защиту литературы. Во-первых, человек должен уметь критически мыслить, и обсуждение великих литературных текстов — любой культуры — очень способствует образованию такого мышления. Эти навыки нужны не только будущему профессору, но вообще всем, кто будет работать с людьми. Это, конечно, существенный аргумент, но для меня лично даже более важно то, что литература, эстетика способствует тому, что русские формалисты называли «остранением». Это другое, более сложное видение вещей, свободное от повседневной слякоти. Оно не только обогащает человеческую жизнь, но и подсказывает способы ее изменить. Ведь образование существует не только для того, чтобы мы стали успешными людьми. Я еще верю в проект просвещения — все люди должны иметь доступ к знанию.
Русскую классику читают в современной Америке?
Я, на самом деле, пушкинист по образованию. Пушкин не очень популярен вне русскоязычной культуры. Этому есть разные причины, в том числе – трудности при переводе. Но для меня это потрясающий писатель, он изменил мою жизнь. Я каждый раз нахожу новые и новые интересные моменты в его текстах. В отличие от Пушкина, Достоевский — мировой писатель. На самом деле это он — «национальный писатель» России, поскольку эта литературная институция всегда ориентируется на внешний взгляд. Самый известный его роман на Западе — «Преступление и наказание». В детстве я начал читать классику именно с Достоевского, я читал этот роман много раз, как и многие другие американские подростки. А вот интересно: русские подростки сегодня тоже читают этот роман и получают столь сильное впечатление?
Читают — это входит в школьную программу.
А я первый раз читал этот роман вне школы, для себя. Сумасшедший мир этой книги очень подходит подростковому сознанию. Этот период, когда появляются какие-то непонятные желания — например, стать сверхчеловеком, и одновременно обостряется чувство вины. Вот как можно говорить, что это не актуально?
С другой стороны, насколько понятны сегодня вопросы, волновавшие мыслителей в XIX, XX веках? Например, вопрос о сверхчеловеке: почему люди стремятся возвыситься над другими? Это очень травматичный вопрос, но, может быть, другого века. Возможно, в нашей жизни мы не сталкиваемся с ним, но тексты еще существуют. Есть и кино, на которое «Преступление и наказание» оказало большое влияние. И мы по-прежнему эмоционально откликаемся на эти произведения. Однако есть мнение, что культура развивается уже по-другому, вне этих контекстов. Так возникает некоторый разлад в том, как мы мыслим и как мы живем. И это интересно, это надо обсуждать.
Может, это хорошо, что сегодня мы не стремимся стать сверхлюдьми?
Я еще не решил для себя: хорошо это или плохо. Часто увлечение ницшеанством становилось причиной насилия. Хотя я не считаю, что любое насилие — это плохо. Иногда, мне кажется, революция нужна. Другое дело, что сегодня, возможно, старые методы не работают. Об этом можно долго говорить, но одно точно: если мы просто бросим эти тексты и все станем бухгалтерами, мы потеряем очень важный момент в истории культуры. Сегодня мы можем взглянуть на вопросы, поставленные Достоевским, немножко со стороны. Если они не актуальны, мы можем посмотреть на них по-новому. Но уже скоро, возможно, они станут совсем далеки от нас и понятны только специалистам. А пока что это часть нашей общей европейской цивилизации.
По темам ваших исследований заметно, что вас интересует темная сторона русской литературы.
Да, но это торжественная, даже веселая темнота. Я обожаю темное, и я нашел отклик в русской культуре. И не только в литературе, но и в кино. Например, есть режиссер-некрореалист Евгений Юфит. Один из самых известных его фильмов называется «Папа, умер Дед Мороз». Отличный, очень мрачный режиссер, ученик Сокурова. Настоящая достоевщина в современном питерском кино. У Юфита очень часто есть такой карнавальный, торжественный момент: мы играем в насилие, и это безумно весело. Если ты идешь в темноту, чтобы страдать - это непродуктивно. Но в темноте ты можешь найти выход из своей замкнутой субъективности. Я, например, обожаю Андрея Платонова, это, наверное, один из любимых моих писателей, и он тоже довольно мрачный.
И даже у Пушкина я нахожу много темного. Например, у него есть большой цикл стихотворений про мертвую возлюбленную. Сейчас я еще пишу книгу о Зое Космодемьянской — тоже довольно мрачная история. Может быть, именно в России и в Советском союзе продуктивность мрака всегда была особенно развита. В других культурах, как правило, избегают этого.
В декабре Джонатан Платт прочел в музее Достоевского лекцию о мотивах «Преступления и наказания» в кино. Фото - Александр Низовский.
Может быть, именно в России и в Советском союзе продуктивность мрака всегда была особенно развита. В других культурах, как правило, избегают этого.
Как политика влияет на интерес американцев к русскому?
Враг всегда самый интересный, как запретный плод. Когда был период «потепления», при Клинтоне, студенты перестали записываться на наш курс. А теперь, когда началась «новая холодная война», стало интересно. Я сам начал учить русский язык в ранние 90-е, на меня сильно влияла риторика холодной войны — я хотел быть с врагом.
Каких русских писателей ХХ века любят современные студенты?
Это зависит от преподавателя. Мои студенты любят Платонова. Всегда с удовольствием читают Булгакова, «Мастера и Маргариту». Но ХХ век вообще тяжело дается, потому что там поэзия занимает большое место, а поэзией очень трудно заниматься с теми, кто недостаточно знает язык.
Враг всегда самый интересный, как запретный плод. Когда был период «потепления», при Клинтоне, студенты перестали записываться на наш курс. А теперь, когда началась «новая холодная война», стало интересно. Я сам начал учить русский язык в ранние 90-е, на меня сильно влияла риторика холодной войны — я хотел быть с врагом.
Набоков считается американским писателем или русским?
Я читаю курс и по Набокову, а иногда его произведения изучают на кафедре англоязычной литературы. Я думаю, он и русский, и американский писатель. Он как бы хотел изобрести свой собственный народ — русские эмигранты. Эмиграция как этнос – очень интересный феномен в мировой культуре.
Кто в американском представлении типично русский герой?
Сейчас, наверное, это Владимир Владимирович Путин (смеется).
Он же еще не литературный герой.
Да, но эти знаменитые кадры: когда он без рубашки сидит на лошади, или летит с журавлями… Это уже миф, уже серьезный такой спектакль. Конечно, Раскольников — типичная фигура. Еще жив миф о русском как о мрачном человеке, который слишком много мыслит… Но, возможно, это уходит в прошлое.
А какие современные российские писатели вам интересны?
У меня много друзей среди современных поэтов, в основном, это люди левых взглядов. Кирилл Медведев, скажем, или Кети Чухров. Современное российское искусство и поэзия — сейчас очень популярное направление в среде славистики.
Под «левыми» я подразумеваю тексты, содержащие социальный момент, какое-то политическое ощущение. Например, у Елены Фанайловой это есть.
Что сложнее всего понять американцу?
К примеру, часто мы со студентами обсуждаем вопрос о коллективном теле. В конце романа «Счастливая Москва» Платонова главный герой Сарториус продает свой паспорт и покупает паспорт нового человека. И просто становится этим человеком. И так решается вопрос, который поднимается в течение всего романа: герой чувствует себя замкнутым в своем «туловище» — Платонов всегда использует это слово. В 30-е годы в СССР вообще возникла особая культура, связанная со строительством нового мира. Рабочий страдает не от того, что тяжело, а оттого, что он желает войти в новое тело, в коллективное тело. Я нахожу это стремление и в других текстах, еще XIX века. Американскому индивидуалисту это очень трудно понять. Хотя они понимают это как критику буржуазной культуры. У нас культура слишком фрагментирована, у каждого человека есть свое место. В «Преступлении и наказании» мы видим Мармеладова и других людей, которым некуда пойти. И в этом состоянии ощущается какое-то блаженство – блаженство бездомного, юродивого, святого… Вот этого у нас точно нет. В Америке успех – вот блаженство.
У нас культура слишком фрагментирована, у каждого человека есть свое место. В «Преступлении и наказании» мы видим Мармеладова и других людей, которым некуда пойти. И в этом состоянии ощущается какое-то блаженство – блаженство бездомного, юродивого, святого… Вот этого у нас точно нет. В Америке успех – вот блаженство.
А в сегодняшней русской культуре это есть?
Еще есть, но все меньше. Это влияние мирового капитализма: повсюду — бесконечный спектакль, бесконечное удовлетворение желаний — безопасности, отдыха, потребления.
