Известная писательница Дина Рубина в интервью «Моему району» рассказала, как и для кого она пишет, откуда берутся сюжеты и герои, и что надо прочитать, чтобы стать писателем.
Дина Рубина с 1990 года живет в Израиле, но часто приезжает в Россию. Писательница любит встречаться с читателями, выпускает новые произведения и даже иногда посещает съемочные площадки, где снимают фильмы по ее повестям.
– Я родилась в Ташкенте, прожила там 30 лет, росла и взрослела в совершенно деспотической обстановке. Говорю об этом, не боясь, что прочитает папа, – не так давно он умер, уже не прочитает… А раньше, вплоть до последнего времени, я всегда давала интервью с учетом того, что оно может попасться на глаза отцу. Я боялась его реакции. Каждый раз, когда звонила утром, чтобы спросить, какое у него давление, не болит ли спина, через две-три минуты разговора папа непременно произносил коронную фразу: «Ну, хватит болтать! Работай, негр!» И я покорно выслушивала подобное на своем шестом десятке лет, со всеми моими изданными томами, огромными тиражами и премиями. Мой папа до конца оставался деспотичным отцом. И всегда жила жизнью тяжелой, выматывающей и воспитующей. Вставала еще в юности в 5 утра и садилась за пишущую машинку. К 24 годам была уже членом Союза писателей.
– У вас есть какой-то план по книгам? Например, вы должны написать в год четыре книги или как-то так?
– Нет, начнем с того, что я никому не должна. И у меня нет ни плана по созданию книг, ни каких-то постраничных норм. Я что-то такое пишу, получаются вроде бы неплохие два абзаца. А утром вполне может оказаться, что они никуда не годятся и их нужно выбросить на помойку. Тем не менее, у меня есть некий внутренний мотор, который заставляет меня постоянно работать. И даже когда я заканчиваю книгу и думаю, что ну вот теперь уж месяц буду отдыхать, ничего не получается: уже через две недели я начинаю скучать по работе, начинаю писать какие-то записочки, и вскоре осознаю, что уже пишу книгу…
У меня есть некий внутренний мотор, который заставляет меня постоянно работать. И даже когда я заканчиваю книгу и думаю, что ну вот теперь уж месяц буду отдыхать, ничего не получается: уже через две недели я начинаю скучать по работе, начинаю писать какие-то записочки, и вскоре осознаю, что уже пишу книгу
– В ваших книгах много деталей. Откуда они берутся?
– Детали везде! В воздухе, на земле, в крике рыночного торговца, в поездке в Испанию и даже в проклятии испанской цыганки — меня прокляла цыганка в одной из последних поездок в Испанию… Я беру их отовсюду, и плюс к этому прибавляется мускульное усилие воображения, эта привычка все запоминать и во все вглядываться, которая выработалась у меня за 40 лет писательской жизни. Это мускульное усилие свойственно всем писателям, еще Чехов говорил об этом в «Чайке».
– Вы выделяете Чехова из плеяды всех великих?
– Я не раз говорила уже, что писателем и человеком меня сделали письма Чехова. Все его тексты я хорошо знаю, едва ли не наизусть. Если бы нужно было выбрать одну-единственную книгу, то это была бы «Скрипка Ротшильда» Чехова. Убеждена: чтобы стать писателем, совершенно необязательно учиться в литературных институтах, нужно читать письма Чехова — это настоящая академия! И еще лекции Набокова.
– Вы стали писать прозу еще в детстве…
– Да, я исписывала целые тетради, которые строгая моя мама неизменно выкидывала, потому что я не была успешной в математике и в физике, и мама считала, что «надо же наконец заняться делом». Все это продолжалось, пока я не отправила один из своих рассказов в журнал «Юность», где он и был опубликован в 1971 году. Тираж в три миллиона экземпляров стал для меня прививкой от звездной болезни. Впрочем, я всегда знала, что слава придет ко мне, я в мыслях видела себя на сцене, видела множество глаз, устремленных на меня… Я ждала, что слава придет ко мне со стороны музыки, училась в школе для музыкально одаренных детей, но нет, это случилось со мной как с прозаиком.
Чтобы стать писателем, совершенно необязательно учиться в литературных институтах, нужно читать письма Чехова — это настоящая академия! И еще лекции Набокова
– Как рождаются герои? Срисованы ли они с каких-то живых персонажей?
– Сложный вопрос, об этом можно говорить бесконечно долго. Скажу лишь, что поначалу персонажи моих книг абсолютно бездушные, но постепенно они начинают двигаться, оживают и со временем порой даже становятся живее, прости меня Господи, чем мои домочадцы.
– Вы пишете свои книги на компьютере?
– Это долгий и тонкий процесс. Сначала я пишу какие-то заметочки, потом начиню их сортировать, раскладываю, как пасьянс. Потом очень медленно подбираюсь к компьютеру. И дальше уже начинается работа, по 14 часов в сутки, включая субботу.
– В субботу в Израиле мало кто работает…
– Да, мой муж и дочь очень религиозны, они соблюдают традиции, я же не могу дать себе поблажку по субботам. Мы либеральны, и я никогда ничего им не говорю, хотя хочется, а дочь иной раз с упреком произносит: «Мама…»
– Вы вообще эгоист или эгоцентрик?
– Я эгоцентрик, и считаю, что так и должно быть: творческий человек должен быть эгоцентриком, иначе ничего не выйдет.
– У вас случаются творческие кризисы? Как это выглядит со стороны?
– Я становлюсь совершеннейшей мегерой, абсолютно невыносимой. Выдержать меня может только один человек — мой муж.
За несколько шекелей я довольно быстро убирала чужие виллы. Правда, однажды проговорилась, что я писательница и в итоге потеряла работу. Не потому, что я делала что-то не так. Просто хозяйка дома позвонила в агентство и сказала, что не может позволить, чтобы у нее дома убирал человек с высшим образованием
– Ваш муж — художник. Как вам обоим удалось, уехав в Израиль, удержаться в таких непростых профессиях?
– Я в какой-то момент решила, что ради другой жизни я должна, наверное, перестать писать. И я чем только не занималась первое время: была редактором в издательстве, редактором в газете, а поначалу даже мыла полы. Я очень благодарна нашей московской домработнице, которая научила меня в свое время убираться быстро и рационально. За несколько шекелей я довольно быстро убирала чужие виллы. Правда, однажды проговорилась, что я писательница и в итоге потеряла работу. Не потому, что я делала что-то не так. Просто хозяйка дома позвонила в агентство и сказала, что не может позволить, чтобы у нее дома убирал человек с высшим образованием. Так я лишилась чудесного места.
– Но писать все равно не перестали?
– Конечно, нет. Я писала все время. Я издавала сама свои книги небольшими тиражами, по тысяче штук, складывала их в чемоданчик, и с этим чемоданчиком, на перекладных, ездила по небольшим городам, где меня ждали читатели. Выступала перед ними, это были, как правило, уже пожилые люди, собиралось их 40–60 человек, после моего выступления они покупали мои книги, и это и был мой заработок. Многие русскоязычные писатели, кстати, живя в Израиле, до сих пор так поступают…
– Вы чувствуете зависть с их стороны? Как выстраиваете отношения?
– Зависть, несомненно, есть, но я не выстраиваю никакие отношения. Я почти никуда не выхожу и живу в своем доме, как в замке из слоновой кости, общаясь только с семьей: муж, сын, дочь и зять. Поскольку я «интроверт в кубе», то мне не составляет никакого труда находиться дома.
– Переезд в Израиль многие знатоки вашего творчества связывают с отказом издательства опубликовать книгу «На Верхней Масловке». Это так?
– Я бы не стала проводить таких прямых параллелей. Знаете, перемещение в пространстве писателей имеет гораздо более глубокий смысл и зиждется на очень глубинных процессах. Мне нужно было уехать именно тогда.
Слова вообще не существуют сами по себе, в этом смысле они для меня все равны, в том числе и неформальный слой лексики. Слова существуют лишь в соседстве друг с другом, и мастерство писателя состоит в том, чтобы поставить их в неожиданное соседство
– И именно в Израиль?
– Да. Была возможность уехать в Штаты, но я не очень люблю эту страну и не вижу себя в ней. Вообще не очень люблю слишком большие пространства, и даже города мне нравятся небольшие: Амстердам, Венеция… Израиль — небольшое государство, к тому же очень солнечное, как Ташкент. Я ощущаю его полностью своим, это мой дом.
– Кто ваши читатели сегодня?
– Это те люди, которых я привыкла считать интеллигентами. Не интеллектуалами, а именно интеллигентами, когда помимо ума задействована непременно еще и душа. Радует, что это не только люди, выросшие в Советском Союзе (а таких большинство сегодня на встречах и на презентациях), но еще и молодежь. Я очень люблю своего читателя.
– Когда вы пишете, вы думаете о том, кто будет читать эту книгу?
– Нет, этого нет совершенно. Но в этом нет ничего обидного.
– Есть ли у вас, как у прозаика, какое-то любимое слово?
– Нет такого слова. Слова вообще не существуют сами по себе, в этом смысле они для меня все равны, в том числе и неформальный слой лексики. Слова существуют лишь в соседстве друг с другом, и мастерство писателя состоит в том, чтобы поставить их в неожиданное соседство. Если же это соседство ожидаемое, то должен быть перепад по тональности, довольно резкий. Это и есть мастерство, это и есть стиль.
– Вы только что приехали со съемочной площадки, где снимают фильм «Синдром Петрушки». Вам по-прежнему не по душе экранизации ваших произведений?
– Я не раз говорила, что не встречала писателей, довольных фильмами по их книгам и что авторов надо убивать до премьеры. Но сегодня мне показалось, что этот фильм станет исключением. Блистательный актерский состав, подобранный режиссером Еленой Хазановой, удивительная обстановка на съемках — все это меня необыкновенно порадовало, и мне показалось, что это будет удачная кинематографическая работа.
